— Еще на пять пенсов вверх! Сигорд, а?
— Что ж, это — к премиям личному составу фирмы, примета верная. Анита, собирай свои манаточки — и марш к Марии в гости, там пока поработаете. Заодно можешь ей насчет премии насплетничать. Тихо! Радоваться будем после и никак не сегодня. А может быть и не завтра. И вообще… нечего делить шкуру неубитого медведя. Запрыгали тут, захихикали… Ты еще здесь???
Яблонски закрыл за окрыленной Анитой дверь, запер на ключ, сел на свое место и теперь смотрел не мигая, ждал.
— Чай горячий?
— Только что. Так может — потом чай? Вот-вот обратно повалится, все к этому идет… А, Сигорд? — Яблонский встал, не в силах больше сидеть на месте.
— Пусть идет, а мы пьем чай, медленно, раздумчиво, с благодушными улыбками на румяных лицах. Сядь, я сказал.
Почему-то, вопреки опасениям Яблонски и Сигорда, акции «Побережья» никак не хотели падать и к концу сессии приподнялись еще на десять пенсов. Но Сигорд все не давал и не давал команды продавать, биржевая сессия закончилась, и Яблонски возмущенно отдувался.
— Может быть, не рисковать нам и не благодушествовать? Сигорд, не сходите с ума, а? Давайте, я подыщу, постараюсь, а значит сумею — сегодня же, до конца дня найду внебиржевых покупателей на наш пакет? Будет пенсов на пять подешевле, но все равно… Пусть даже на десять дешевле! Это будет по пять двадцать пять — талер десять в плюсе, двести двадцать тысяч талеров одним махом! Сигорд?
— Нет. Продадим завтра. Или послезавтра.
На следующий день акции потоптались с четверть часа на финальной отметке вчерашнего спроса и опять поползли вверх. Сделка за сделкой: по два-три лота, редко по пять, не спеша, но только на повышение.
— Сигорд, вы обещали, что мы сдаемся «сегодня». Через двадцать минут поздно будет, давайте же?
— Да ты с ума, что ли, сошел, Ян Яблонски, по шесть пятьдесят нажитое спускать? Откуда ты такой транжира взялся? Все только начинается.
— Куда же начинается-то? Это у вас помрачение в мозгах. Ребята дружно говорят, что весь ресурс выбран. Покупатели свой пакет собрали, или вот-вот доберут, рухнет тогда к чертовой матери, проснемся на помойке. Нельзя быть таким жадным, что вы словно ребенок!?
— Твои ребята вспрыгнули в наш поезд «в полшестого», выпрыгнули в «шесть», приподняли с земли по полталера на акцию и радуются, аж укакиваются. Заметь, никто из них больше чем на лот-два не садился. А закрылись торги на шести пятидесяти и теперь это им бочка дегтя в бочке меда. Слабаки.
— «Ацтеки» четыре лота взяли.
— И все четыре скинули тут же, сорвали двадцать тысяч и считают это успехом. Вернее, считали, пока акции, которые они скинули, не подпрыгнули еще на полтину.
— Это и есть успех, когда фирмачи, между основными делами, вклинились и захватили двадцать тысяч талеров за один только час. — Яблонский с важностью поднял указательный палец, в знак уважения к удачливым коллегам и к мудрости собственного изречения.
— Для них — может быть. Хотя, могли и сорок тысяч — за час и пять минут, если бы им хватило нервов и терпения. Но у нас нет таких больших основных дел, у нас — эта спекуляция основная. Мы ее ждали слишком долго, чтобы вот так легко от нее отказываться. Ты лучше прикинь сегодняшний, да плюс вчерашний оборот по «Побережью» и тогда увидишь…
— И что же я должен увидеть?
— А то, что общий объем всего проданного не только не контрольный пакет, но и до блокирующего ему — как пешком до Луны, даже если считать, что эти акции из рук в руки перекупщикам не бегали, а сразу конечному покупателю шли. Это значит, что продавать никто особо не спешит, упускать контроль над фирмой никто не собирается, и что покупателю придется раскошелиться за серьезные объемы, и что он на это готов.
— Это мы-то — серьезные объемы?
— Гм… Умеренно средние, скажем так, не будем ударяться в манию величия. Но — постараемся пристроиться вослед серьезным объемам, когда они пойдут по ищущим рукам.
— То есть, мы сегодня не продаем?
— Ни в коем случае. Попей валерьяночки, Ян, да и мне накапай, что-то я разволновался при словах шесть пятьдесят.
Третий день акции росли небольшими, но частыми скачками и выросли еще на талер.
— Да, господин Яблонски, да… Если бы мы с тобой не пожадничали и скинули бы наши двадцать лотов по семь пятьдесят — это был бы успех, это точно.
— Что значит — мы пожадничали??? Это вы пожадничали, господин Сигорд!
— Ах, да, точно. Ты ведь предлагал по пять пятнадцать продать, щедрою рукою…
— При чем тут… Боюсь, завтра ждут нас на табло скорбные новости, теперь я это всем нутром чувствую…
— Я тоже, но — посмотрим.
Посмотрели. Через пять минут после начала торгов акции свалились на пятьдесят пенсов одним махом, немного погодя еще на двадцать пенсов за два скачка. Продавались пакеты солидные, но сравнительно небольшие, по пятнадцать и десять лотов. Сигорд дрогнул было, очень хотелось поддаться панике и продавать, продавать, продавать, лишь бы отбить свои деньги и спасти хотя бы часть навара… Выручил, как ни странно, поддержал Сигорда обычно осторожный Яблонски.
— Да чего уж тут, давайте дотерпим до конца сессии и под занавес уберем, что бог послал. Вдруг чудо случится?
И чудо случилось: акции докатились до шести сорока и вновь поползли вверх. За десять минут до конца торгов Яблонски оглянулся на Сигорда, получил утвердительный кивок и в мгновение ока продал два «десятилотовых» пакета, по сто тысяч акций каждый.
— Семь шестьдесят пять! Вот что значит капиталистическое упорство и социалистическое терпение, товарищ Яблонски! Тридцать тысяч талеров за одни лишь сутки легкого томления! Сколько всего получилось, прикинь? Общее «итого»?
— Ни хрена себе, «легкого томления»! — У счастливого Яблонски прыгали губы и дрожали руки. — Я чуть в штаны не наложил от такой биржевой игры. Но все хорошо, что хорошо кончается. Семьсот тысяч ровно, тут и считать нечего.
— Ничего, ничего, завтра наложишь, — утешил его Сигорд, — когда они опять в гору полезут. Семьсот тысяч навара! Считай, за три дня почти полторы сотни тысяч долларов… Вот бы всегда так…
— Да, это было бы замечательно, слов нет. Но если бы эти прибыли сопровождались нервотрепками, подобными нынешней — о, нет, милостивые государи, благодарю покорно: Ян Яблонски предпочтет остаться бедняком, но живым и здоровым бедняком, не заикой и не неврастеником! Я сказал.
Сигорд рассмеялся на эти слова и даже тихонечко поаплодировал…
Бедный Яблонски, бедный Сигорд! Что такое настоящая неврастения они стали понимать только к концу следующего дня, который случился на пятницу, последний биржевой день недели, когда цена акций «Южного побережья» не только не упала, но приподнялась еще на талер тридцать пять пенсов и составила ровно девять талеров за одну обыкновенную акцию. Вслед за обыкновенными поползли вверх и привилегированные, но Сигорд с самого начала своей биржевой «карьеры» начисто игнорировал «привилегировки», не смотрел он на них и сейчас — тоже почти на талер выросли? — бог с ними.
Выходные тянулись медленно, как никогда. Не пилось Сигорду и не елось, в телевизоре одна дрянь, в женщинах ни малейшей потребности, причем уже целую неделю… Возраст? Или азарт к деньгам на себя все инстинкты переключил? Скорее всего — первое, но так хотелось бы взять за объяснение второе. И не читалось, и не спалось. Хорошо — сын отвлек, пообщались тепло и не наскоро. Скорее бы понедельник.
— Так… Ты что губами шевелишь, в уме умножаешь? Двести семьдесят тысяч наших талеров — вон они висят, в чужой свободной продаже.
— Ну а что вы хотите — рынок, свободный рынок. Нам грех жаловаться, мы свое сняли. Вон, смотрите, девицы кружатся и скачут, скачут и кружатся. Они надеются, что вы еще до обеда подпишете ведомости и распорядитесь насчет банка.
— А, точно! Распоряжаюсь… подписываю… отдай им. Кстати… Ты что им объяснил?
— Договоренное, не сомневайтесь. Сказал, что лед тронулся, что пошли хорошие сделки и наше положение стало более благоприятным, что премия в два оклада каждому — это не сколько плата за прошлое, сколько аванс на будущее, что если все вместе будем работать, дружно и результативно, то и премии не замедлят себя ждать. Все правильно, ничего я не упустил?
— Нормально. О прибавке к окладу не заговаривали, не намекали тебе выяснить?
— Этого не было. Они же не знают, сколько именно мы приподняли на сделке, так что и аппетиты у них не разрослись. — Когда Ян Яблонский улыбается — на это стоит посмотреть: маленький, грудь колесом, лоб и щеки красные, вихры в разные стороны… Что-то в нем такое детское появляется, очень симпатичное.
— Дай бог и дальше пусть не знают. О боги! О, Марс и Юпитер, Ян! Девять пятьдесят. О, мое больное сердце!
— Да? У вас не сердце, а булыжник, так что вы тут не изображайте. В мире бесконечное количество акций, которые в эти минуты поднимаются, падают, обогащают, разоряют — что же нам, круглые сутки рыдать по этому поводу и кататься по грязному полу?
